Библиотека

Название. Глинтвейн.
Автор. Я. (Елена)
Бета. Тоже я.
Дисклеймер. Не претендую.
Рейтинг. ЭнЦе – 17. Ни по чему. Я так хочу.
Действие. Ближе к концу пятой книги. AU. СОДЕРЖИТ МАААЛЕНЬКИЙ СПОЙЛЕР, потому что автор знаком с содержанием ГП и ОФ, что наложило отпечаток на содержание, и кому надо, найдет намек на события книги…
Пэйринг. Гарри – Снейп.
Саммари. Возьмите бутылку красного терпкого вина. Подойдет любое полусладкое или сухое вино, но желательно, чтобы оно было как можно более терпкое. Смешайте вино с чашкой крепкого чая, предварительно удалив из неё все чаинки.
Половинку лимона нарежьте кружочками и добавьте туда же несколько кусочков яблока. Засыпьте около половины стакана сахара и хорошо перемешайте. Добавьте немного пряностей состоящих из мускатного ореха и кардамона. Перца положите на кончике ножа по вкусу. Добавьте корицы и гвоздики по вкусу. Полученную гремучую смесь нагрейте, но ни в коем случае не кипятите. Дайте глинтвейну настояться пять-десять минут и, пока не остыл, можете обмыть им свои радости и печали.
Рецепт взят отсюда: http://kuking.net/



- Что это? – спросил Гарри, когда профессор Снейп протянул ему глиняную кружку, куда осторожно налил кроваво-черной жидкости из котелка, висящего над камином. Мальчик пришел в подземелья, не имея четкого представления, что он, собственно, хочет, зачем вообще вышел из своей комнаты, и не вернуться ли обратно, не спрятаться ли в туалете Плаксы Миртл, не утопиться ли там, пока на свой стук в дверь не услышал «Да?»… Сейчас он сидел возле камина, комкая в руке платок, как-то раз одолженный ему крестным.
- Не отрава, не беспокойтесь, Поттер, – отозвался профессор. В его голосе не было ни иронии, ни злобы, только усталость и надломленность. Этим ли голосом профессор некогда обещал неискушенным умам научить их разливать по бутылкам славу, процеживать радость, закупоривать смерть или что ты там им всем обещал, черт тебя дери, Снейп?!
Гарри осторожно понюхал содержимое кружки. Пахло тонко и терпко, корицей, цитрусовой цедрой, несбыточными мечтами, рухнувшими надеждами, горючими слезами и… Гарри уткнулся носом в платок, сине-черная клетка, полотно размером с Люксембург, но не заплакал, просто прикрыл лицо, чтобы профессор не заметил, как до белизны закушены губы, а правая щека предательски дергается.
Снейп отпил глоток и сморщился, словно пригубил отвар с хинином. Все-все морщинки четкими стрелками обозначились на его лице, глаза смотрели в огонь, и язычки пламени, гротескные, изломанные, отражались в его пустых зрачках.
Гарри тоже отпил. Полынная горечь обожгла язык. И тут же отозвалась сладостью на нёбе и легкостью на сердце. Тепло, даже жар, стекло по гортани вниз, разгоняя кровь, и вверх, к щекам, заалевшим мгновенно, ко лбу, забившись жилкой на виске, к глазам, добавляя цвета к прозрачной зелени его зрачков.
- Что это? - снова спросил мальчик, уже не отчужденно, как в первый раз, но искренне. И Снейп ответил, не отводя взгляда от огня:
- Глинтвейн.
Помолчав, он добавил глухим голосом, словно зачитывая рецепт:
- Корица и кардамон, мускатный орех, цедра грейпфрута. И вино.
И Гарри подумал, что когда-нибудь в будущем, если у него будет будущее, но долой упаднические мысли, поэтому не ЕСЛИ, а КОГДА-нибудь в будущем он обязательно приготовит этот напиток сам, и обязательно перельет в глиняную кружку, и еще обязательно должен быть камин, и полумрак, и рядом…
…твою мать!
Задумавшись слишком глубоко, Гарри не заметил, что кружка в его руках опасно накренилась, и капли виноградной крови, сдобренной мускатом и корицей, пролились слезами на кожу. Руку обожгло. Гарри непроизвольно дернулся, и крови пролилось еще немного. На глазах выступили слезы, непрошеные, злые, тягучие, как проступившая на еловой коре смола, они не стекли вниз по щекам, а зависли на ресницах, вмиг отяжелевших.
Снейп забрал у Гарри кружку, вынул из его руки платок, сине-черная клетка, полотно размером с Люксембург, наклонился и промокнул им капельки вина.
При этом профессор оказался в опасной близости от мальчика, и черные его волосы, неровно обрезанные, полоснули Гарри по щеке, когда профессор наклонялся.
…твою мать!
Слезинки скатились с ресниц и лениво поползли вниз, к кончику носа, собрались в одну большую каплю и с громким стуком шлепнулись на пол, под ноги мужчине и мальчику, и разбились на мелкие осколки. Стука, конечно, никто не услышал, потому что чересчур громко трещали поленья в камине. Последняя слезинка предательски задержалась, и Гарри почувствовал, что кончик его носа что-то щекочет.
Профессор стер эту последнюю слезинку пальцем. Палец у него был длинным, твердым, как карандаш, с коротким, убийственно тонким ногтем и шершавой огрубевшей кожей. Палец возник возле носа Гарри, мазнул по нему, исчез, оставив ощущение прохлады. После соприкосновения с пальцем, нос зачесался еще сильнее. От пальца шел аромат корицы.
Мальчик открыл было рот, чтобы произнести слова благодарности, но едва успел прижать платок к лицу и вместо «Спасибо, сэр», сказал громко «Апчхи». И испуганно взглянул на профессора. Тот сжал губы. Они стали тонкой ниточкой, бескровные губы на бескровном лице. Но Гарри отважно поднял глаза выше, соприкоснулся взглядом с взглядом Снейпа. В глубине зрачков прыгали язычки пламени, разгоняя вселенскую скорбь и предрассветный туман, кои обычно плескались на дне черных «озер или туннелей», как любил описывать их кто-то, Уизли, кажется, кого теперь это интересует. Глаза улыбались.
…твою мать!
Гарри едва смог выдавить из себя несколько слов благодарности, снова взялся за свою кружку. При этом он нечаянно (чаянно, чаянно!…) соприкоснулся пальцами с профессором. Удар молнии!.. Гром среди ясного неба!.. Динамит взрывается в животе у Вольдеморта!.. Но нет, оба сидят, как ни в чем не бывало, и кружка в руках у Гарри, и Снейп отстранен и замкнут…
Разговор не клеился. Собственно, он и не завязывался. Кроме «что это» и «извините, спасибо», Гарри не произносил больше ни слова. Кроме ничего не значащих «кардамона и вина» Снейп тоже не произносил ни слова… И в то же время он сказал столько!..
Они молчат, оба, но это разное молчание. О чем молчит Снейп, Гарри не знает. О чем молчит он сам… он не желает признаваться даже себе.
Гарри вцепился в кружку, как если бы это была последняя спасительная шпаргалка на экзамене по алхимии, второй рукой комкая платок, сине-черная клетка, полотно размером с Люксембург, съеживающийся на глазах.
Губы мальчика были плотно сжаты, чтобы – не дай Бог! – ни одно слово не слетело с них. Ни одно!
…твою мать! Когда же я перестал Вас ненавидеть, спрОсите Вы? СпрОсите, небрежно откинув прядь волос с лица. СпрОсите, ни жестом не показав заинтересованности в ответе. Ровно в ту секунду, когда пригубил глинтвейн, честно отвечу я. Когда горечь и сладость, переплетенные и неотделимые друг от друга, коснулись языка, когда аромат кардамона и грейпфрута коснулся носа, завладел мыслями, подчинил волю и опутал коварными сетями желания.
…твою мать! Пятнадцатилетний мальчишка с богатым опытом выживания в экстремальных условиях, но без какого бы то ни было опыта житейского, возмужание его прошло быстрее, чем надо, но медленнее, чем хотелось бы… Пятнадцатилетний мальчишка, слишком искушенный в вопросах о Том-Кого-Нельзя-Назвать, но теряющийся в догадках об истинных чувствах сидящего так близко ненавистного профессора Снейпа…
…ненавистного ровно до того момента, как обманный в своей невинности аромат глинтвейна защекотал ноздри мальчишки и приоткрыл перед ним альбом с миражами.
- Простите меня, – сказал Гарри, разлепляя онемевшие вдруг губы, до боли смыкая пальцы на кружке, выплескивая – выплевывая – слова. - Простите. Я… тысячу раз был бы мертв, если бы не вы… - Снейп обхватил себя руками, словно отчаянно замерз. Он не взглянул на Гарри, возможно, понимая, каким нечеловеческим усилием воли даются мальчику эти признания. - Я всегда вел себя… и веду до сих пор, как если бы имел на это право… Простите меня. Просто скажите, что прощаете… – Гарри еще сильнее, хотя, казалось бы, это невозможно, впился пальцами в кружку, мальчик медленно, как во сне, раскачивался из стороны в сторону, и если бы не смысл произносимого им, можно было подумать, что он читает мантру над глиняной посудой.
Снейп раскрыл губы, но ни звука не услышал мальчик от профессора. Только кружка, которую он так страстно и смертельно обнимал, издала печальный «крак» и рассыпалась на черепки, истекая виноградной кровью.
…твою мать! Это, кажется, вслух.
Снейп метнул на Гарри странный взгляд, словно не поверил, что пятнадцатилетний мальчишка знает такие непечатные слова. Он бережно, как только бывает бережным море, с шшшурхом и шшшелестом лобызающее набережную в каменные губы, сочащиеся страстью, бережно взял руки мальчика в свои, платком, сине-черная клетка, полотно размером с Люксембург, отер ладони, и черепки осыпались на пол, как осыпаются камушки с вершин пирамид.
Снейп отшвырнул мокрый и грязный платок в камин, и тот зацепился за резную решетку, одним краем безжизненно повиснув, другим вспыхнув и забившись в предсмертной агонии.
- Я прощаю Вас, Поттер, - сказал Снейп так тихо, что, сиди Гарри немного дальше, он бы не услышал. Но он услышал. И едва отзвучали последние звуки, он понял: можно. И кинулся к профессору. Не рассчитав порыва, запутавшись в ногах, он тяжело упал на пол, больно ударившись, вцепился в мантию Снейпа, уткнулся носом ему в колени, и глухо, навзрыд, без слез, по-мужски зарыдал.
Его плечи вздрагивали, а руками он беспомощно цеплялся за черную ткань. Слезы пришли позже. Скупые, смоляные слезы, и сразу стало легче, и руки сами собой разжались, и Гарри осел на пол, прижавшись щекой к ноге профессора.
Снейп сидел неестественно прямо, замерев и, кажется, даже не дыша. Руки у него дрожали.
А потом он сделал то, что никогда никто до него не делал для Гарри Поттера. Профессор соскользнул на пол, к мальчику, и неловко, неумело обнял его.
До сего момента обнимали Гарри только Гермиона, мама Уизли и Хагрид. Но так, дружески-ободряюще-жалеючи. Как дорогого чьему-то сердцу человека, как блудного сына, как последнюю надежду, его еще не обнимали. Вернее, не обнимали до Снейпа.
- Пожалуйста, - всхлипнул Гарри, - повторите рецепт, я забыл.
И горше этого не было в мире ничего.
И Снейп шепотом стал говорить.
- Кардамон. - Он убаюкивал Гарри, как маленького ребенка. - Корица. - Прижался щекой к жестким спутанным волосам. - Цедра грейпфрута. - Плечи мальчика перестали вздрагивать от рыданий. - Гвоздика. - Нет, снова безутешный плач. - Вино, как можно более терпкое…
…Гарри плакал боль и одиночество навзрыд, пока не почувствовал, что еще одна слезинка – и в теле не останется ни капли влаги, пока не стал отдавать себе отчета, что еще чуть-чуть, замешкайся он на мгновение, – и никогда не сможет взглянуть в глаза профессору.
Тогда он отстранился и неуклюже поднялся.
В порыве благодарности он схватил тяжелую профессорскую руку, с пятнами от въедливых компонентов, с шершавой кожей, с ледяными пальцами, поцеловал ладонь…
…мысленно, конечно, пятнадцатилетний мальчик, как он мог, как смел, как вообще он должен был поступить?.. Гарри отстранился от профессора, неуклюже поднялся с колен, повернулся, споткнулся об осколки, вышел из комнаты, не обернувшись.


Много лет спустя…
Гарри переложил пакет из левой руки в правую, несколько раз энергично сжал пальцы, разгоняя кровь, затем постучал. Из-за двери глухо раздалось «Да!», и Поттер вошел.
Профессор сидел возле неразожженного камина. Он даже не повернул головы, когда Гарри переступил порог комнаты, не видел, как он деловито огляделся и водрузил большой пакет из маггловского супермаркета на стол, поверх каких-то бумаг и книг.
Гарри, смущенный и от этого еще более деятельный, развел огонь, достал из пакета бутылку каберне, грейпфрут, какие-то баночки, затем бережно вынул обернутые в страницы «Дейли Профит» глиняные стаканы, затем – небольшой котелок.
Снейп безучастно наблюдал за приготовлениями, не выказывая ни удивления, ни радости, ни протеста.
Гарри отогнал от себя мысль, что, возможно, профессор болен гораздо сильнее, нежели об этом сообщил Дамблдор.
Собственно, это была не болезнь, но апатия, усталость от жизни, бесконечной погони за чем-то призрачным, внезапно прекратившейся опасности, это была апатия абсолютно одинокого человека.
Смешав в маленькой пиале пряности, Гарри высыпал их в котелок, помешал. Не удержался, громко, чересчур громко для небольшой промерзшей насквозь комнаты, чихнул.
Снейп словно очнулся от столетнего сна, потянул Гарри платок. Сине-черная клетка, полотно размером с половину Люксембурга, неровно обрезанного со стороны обгоревшего края.
Гарри взял дрогнувшей рукой платок, и пальцы соприкоснулись. Чьи были холодней? Профессора? Гарри?
Поттер поспешно отдернул руку, повернулся к котелку, где уже начинало закипать вино.
Он налил кроваво-черную жидкость в глиняную кружку, протянул Снейпу. Тот покорно взял ее.
Профессор хотел спросить «Зачем, что происходит, какого дьявола?», но смог произнести лишь «Что это?», и голос оставил его.
- Кардамон, - сказал Гарри и опустился перед человеком, благодаря которому был все еще жив, на колени. Не упал, споткнувшись, не присел на пол, потому что больше сесть было не на что, а опустился, осторожно положив свои внезапно отяжелевшие руки поверх профессорских рук, в одной из которых тот неловко держал кружку. - Корица. - И поднял голову, открыто глядя Снейпу в глаза. - Цедра грейпфрута. - И Снейп наклонился к Гарри, едва касаясь своим носом разгоряченного лба Гарри. - Гвоздика. - Снейп наклонился еще ниже, они соприкоснулись щеками. Гарри подался вперед, шепча прямо в ухо профессору. - Вино, только я позабыл, какое…
- …терпкое, Поттер, - откликнулся профессор, - как можно более терпкое…
- Такое? - спросил Гарри и отстранился от Снейпа, взял из его руки кружку, отпил глоток глинтвейна, потянулся своими мокрыми от виноградной крови губами к мертвенно бледным губам профессора, и снова, как в тот вечер, когда он не знал, что делать, и хотелось утопиться в туалете Плаксы Миртл, но ноги сами принесли его в подземелья, как в тот сумасшедший вечер прощений и прощаний с крестным, с детством, с иллюзиями, с демонами, как в тот вечер аромат глинтвейна порочно и дерзко затронул его ноздри… как в тот вечер, когда он даже не осмелился коснуться губами до твоей ладони:
- Северус…